Ю Несбё - И прольется кровь
Он уже облизывался в предвкушении.
Я же не могу припомнить, чтобы в детстве особенно любил рыбу. Может быть, потому, что в те времена рыбу обычно подавали в виде зажаренных во фритюре котлет и палочек или в виде фрикаделек в белом, похожем на семя, соусе.
– Здесь тоже еды немало, – сказала Лея, упаковала всю тушку в фольгу и положила ее прямо в огонь. – Десять минут.
Кнут взгромоздился мне на спину, возбужденный одним видом пищи.
– Давай бороться! – закричал он, не слезая с моей спины, хотя я поднялся. – Южанин должен умереть!
– Комар прочь, мне невмочь! – прокричал я, крутясь и вертясь.
Кнут болтался из стороны в сторону, как участник родео, и в конце концов, радостно взвизгнув, плюхнулся в песок.
– Если уж бороться, то по-настоящему! – сказал я.
– Да! А как по-настоящему?
– Как борцы сумо, – ответил я, взял палку и нарисовал круг на мелком песке. – Тот, кто вытолкнет соперника из круга, победил.
Я показал ему церемонию перед поединком, как надо сесть на корточки друг перед другом за пределами круга и хлопнуть один раз в ладоши.
– Это молитва богам, чтобы они были с нами во время поединка, чтобы мы были не одни.
Лея нахмурилась, но ничего не сказала.
Мальчишка повторил мои движения, когда я медленно развел руки в стороны ладонями вверх, посмотрел вниз и потом опустил руки на колени.
– А теперь мы растопчем злых духов, – сказал я, топая ногами.
Кнут сделал то же самое.
– На старт… внимание… – прошептал я.
Выражение лица Кнута стало воинственным.
– Марш!
Он ворвался в круг и толкнул меня плечом.
– Ты за кругом! – с ликованием закричал он.
Отпечаток моей ноги за пределами круга не оставлял сомнений в его победе. Лея хлопала и смеялась.
– Это еще не все, рикиши Кнут-сан из Финнмарк кен, – прорычал я, снова садясь на корточки. – Первый, кто пять раз победит, – Футабаяма.
– Фута?.. – Кнут быстро сел на корточки с противоположной стороны круга.
– Футабаяма. Легенда сумо. Огромный жирный дьявол. На старт… внимание….
Я схватил его за пояс, и он оказался за кругом.
При счете 4:4 Кнут был уже таким потным и возбужденным, что, забыв про приветствие, просто набросился на меня. Я отступил в сторону, ему не удалось затормозить, и он вылетел из круга.
Лея рассмеялась. Кнут остался неподвижно лежать лицом в песок.
Я сел рядом с ним.
– В сумо есть вещи важнее победы, – сказал я. – Например, демонстрация достоинства как при победе, так и при поражении.
– Я проиграл, – прошептал Кнут в песок. – Мне кажется, когда выигрываешь, легче вести себя с достоинством.
– Я знаю.
– Тогда поздравляю. Ты – Фута… Фута…
– …баяма. И Футабаяма приветствует тебя, храбрый Хагурояма.
Он поднял голову. На потное лицо налип песок.
– А кто это?
– Ученик Футабаямы. Хагурояма тоже стал чемпионом.
– Да? Он победил Футабаяму?
– О да. Он боролся с ним. Только для начала ему пришлось научиться некоторым вещам. Например, проигрывать.
Кнут сел и прищурил один глаз:
– Люди становятся лучше, когда проигрывают, Ульф?
Я медленно кивнул. Я заметил, что внимание Леи тоже приковано ко мне.
– Люди учатся лучше… – я прихлопнул комара, севшего мне на руку, – лучше проигрывать.
– Лучше проигрывать? А что, есть какой-нибудь смысл в том, чтобы это уметь?
– Жизнь в основном состоит из того, что ты пытаешься делать вещи, которые тебе не под силу, – сказал я. – Ты будешь проигрывать чаще, чем выигрывать. Даже Футабаяма много раз проигрывал, прежде чем стал побеждать. А ведь неплохо уметь справляться с тем, что тебе приходится делать чаще всего, правда ведь?
– Да-а-а-а, – протянул Кнут. – А что тогда значит уметь проигрывать?
Я поймал взгляд Леи за плечом мальчика.
– Не бояться проиграть снова, – сказал я.
– Еда готова, – произнесла она.
Кожа трески прилипла к фольге, так что, когда Лея открыла ее, оставалось только выбирать кусочки белого мяса и отправлять их в рот.
– Божественно, – сказал я.
Я не совсем точно представляю себе, как это – «божественно», но лучшего слова я не нашел.
– Мм, – мурчал Кнут.
– Не хватает только белого вина, – добавил я.
– Сгоришь, – предупредил он, оскалившись.
– Иисус пил вино, – сказала Лея. – А с треской пьют красное вино.
Она рассмеялась, когда мы с Кнутом одновременно перестали есть и уставились на нее.
– Так я слышала!
– Папа пил, – сказал Кнут.
Лея перестала смеяться.
– Давай еще поборемся! – воскликнул Кнут.
Я похлопал себя по животу, чтобы показать, что я слишком много съел.
– Жалко… – У него отвисла нижняя губа.
– Посмотри, может, найдешь яйца чаек? – предложила Лея.
– Яйца? Сейчас? – спросил Кнут.
– Летняя кладка, – сказала она. – Редко бывает, но случается.
Он прищурил один глаз, потом поднялся, побежал и исчез за возвышенностью.
– Летняя кладка? – спросил я, откидываясь спиной на песок. – Это правда?
– Думаю, почти все бывает, – ответила Лея. – И я сказала, что это редкость.
– Как вы?
– Мы?
– Лестадианцы.
– Значит, вот как ты нас воспринимаешь?
Она прикрыла глаза рукой от солнца, и я понял, от кого у Кнута манера прищуривать один глаз.
– Нет, – в конце концов ответил я, закрывая глаза.
– Расскажи что-нибудь, Ульф. – Она положила прихваченную мною куртку под голову.
– Что?
– Что угодно.
– Дай-ка подумать.
Мы молча лежали. Я прислушивался к потрескиванию костра и шепоту воды, осторожно и радостно ласкавшей прибрежные камни.
– Летняя ночь в Стокгольме, – начал я. – Все в зелени. Все спят. Я медленно иду домой вместе с Моникой. Мы останавливаемся и целуемся. И идем дальше. Мы слышим смех, льющийся из открытого окна. Со стороны залива налетает ветерок, несущий с собой запах травы и водорослей. – Я стал напевать про себя. – Ветерок гладит нас по щекам, и я плотнее прижимаю ее к себе, и ночи нет, есть только тишина, тень, ветер.
– Как красиво, – прошептала Лея. – Продолжай.
– Ночь коротка и светла, она ускользает, как только просыпаются дрозды. Мужчина в лодке замирает, чтобы полюбоваться лебедем. А когда мы переходим мост Вестербру, мимо нас проезжает одинокий пустой трамвай. И там, посреди ночи, в Стокгольме тайно цветут деревья, а окна домов раскрашивают город в светлые тона. А город наигрывает мелодию для всех спящих, для всех, кто уедет отсюда и отправится в дальние странствия, но все равно вернется в Стокгольм. Улицы благоухают цветами, а мы только что поцеловались и медленно-медленно идем по городу домой.
Я прислушался. Волны. Костер. Крик чайки вдали.
– Моника – это твоя девушка?
– Да, – сказал я. – Она моя девушка.
– Вот как. И как долго вы встречаетесь?
– Надо подумать. Лет десять, наверное.
– Долго.
– Да, но мы встречаемся только по три минуты за один раз.
– Три минуты?
– Три минуты и девятнадцать секунд, если быть точным. Столько времени ей требуется, чтобы спеть песню.
Я услышал, как Лея поднимается и садится.
– То, что ты рассказал, – это песня?
– «Мы медленно идем по городу», – сказал я. – Моника Зеттерлунд.
– И ты с ней никогда не встречался?
– Нет. У меня был билет на ее концерт в Стокгольме со Стивом Каном, но Анна заболела, и мне надо было работать.
Лея молча кивнула.
– Наверное, хорошо так любить кого-то, – сказала она. – Я хочу сказать, как те двое в песне.
– Это длится недолго.
– Этого ты не знаешь.
– Правда. Никто не знает. Но по твоему опыту, разве это долго длится?
Внезапно налетел холодный порыв ветра, и я открыл глаза. Я заметил что-то на краю обрыва на другой стороне залива. Наверное, всего лишь очертания большого камня. Я повернулся к Лее. Она сжалась в комок.
– Я говорю, что все бывает, – произнесла она. – Даже вечная любовь.
Ветер задувал ей на лицо пряди волос, и мне внезапно показалось, что от нее исходит такое же синее сияние. А может, все дело в здешнем свете.
– Прости, это не мое дело, я только…
Я замолчал. Мои глаза искали очертания камня, но не находили.
– Ты только?..
Я сделал вдох. Я знал, что буду сожалеть.
– Я стоял под окнами мастерской после похорон. Слышал твой разговор с братом твоего мужа.
Лея скрестила руки и посмотрела на меня. Она не удивилась, просто оценивала ситуацию. Взглянув туда, куда удалился Кнут, она снова перевела взгляд на меня:
– У меня нет опыта, и я не знаю, сколько может длиться любовь к мужчине, потому что никогда не любила того мужчину, который мне достался.
– Достался? Ты хочешь сказать, у тебя был договорной брак?
Она отрицательно покачала головой:
– Договорной брак – это то, о чем раньше семьи договаривались между собой. Выгодные связи. Пастбища и стада. Одно вероисповедание. Мы с Хуго не состояли в таком браке.
